Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

пока шла за холмами слева, а скоро окажется прямо впереди — а на альбийской стороне брода их будут ждать. Потом никак не удавалось вспомнить и понять — как? Все было слышно, все было видно так отчетливо… он в этом лунном свете муравья с соломинкой на обочине заметил. Как он пропустил засаду? Серебро теней, золото луны, зеленоватое свечение светлячков, белый непричесанный туман, прорезанный тропинкой покатились кубарем, вспыхнули перед глазами фейерверком. Сине-алое пламя, невозможность вдохнуть и необходимость не попасть под копыта испуганной лошади… мгновение спустя он понял: тупая стрела, и выстрел меткий, прямо в грудь. Падая, думал о глупом: хорошо, что не взял с собой чернуху, оставил ее леди Анне, хотя упрямая тварь и норовила забраться в седельную сумку, привыкла уже путешествовать. Конечно, дрался — была свалка, и брали живьем, рисковали, он-то дрался насмерть, бешено, не разбирая, с кем: какая разница? Противников оказалось не меньше двух десятков, упрямых и только распалявшихся от сопротивления. Джеймс проредил их, и за троих ручался, что уже не встанут, а еще за двоих — что едва ли поднимут оружие, но отбиться не мог. Очнулся от запаха плесени. Небо над головой частично закрывала липкая, плотная и почему-то соленая паутина. Прошло какое-то время, прежде чем он понял, что паутина — у него на лице, видно, въехал во что-то, пока был без памяти, соленый вкус — у крови, скорее всего своей, а звезды загораживают остатки крыши — балки и клочья покрытия. Ну а двигаться мешают не паутина и не балки, а довольно большое количество достаточно крепких веревок. Упаковали как гусеницу в кокон… остается только превратиться в бабочку и вылезать. Где-то сзади и сверху, куда не повернуться, спорили в несколько голосов, и говорили почти привычно, как все по ту сторону Границы — они и были по ту, и он был теперь по ту, и надо было говорить «по эту». Спорили о пленнике. Говорили — ранен, сдохнет раньше, чем дотащим; Джеймс удивился, он не чувствовал боли, но и большую часть себя не чувствовал. Говорили — не сдохнет, крепкий, большую награду получим. Говорили — плевать на награду, честь дороже, а честь требует привязать эту собаку к лошадиному хвосту и протащить вдоль по всей Границе и обратно. Джеймс лежал и думал о том, что в титанической борьбе между злобой и жадностью, непременно одолеет жадность. А еще он надеялся, что Вилкинсоны не станут до окончания спора вынимать ту заплесневевшую тряпку, которой они заткнули ему рот. Потому что если он вдруг сможет сказать то, что ему очень хочется сказать… жадность, пожалуй, не успеет.

Господи, подумал он куда-то в прорехи и звезды, это Ты меня так учишь язык за зубами держать? Небо, мигая от ветра, разглядывало нерадивого ученика. И почему-то казалось, что мелкая пограничная речушка осталась очень далеко за спиной. До Леты было ближе.

Имола, 1348

Вид с террасы замка — «Замчика», как говорят здесь, в Имоле, «Скалы», как говорят здесь же — исключительно хорош даже в дождь. Все равно воздух почти прозрачен, только очертания предметов немного мутнеют и расплываются. Так еще красивее. Белые улицы, цветные стены, красные крыши — а потом желтая полоса укреплений и сразу, без перерыва — долина. Палевая, серая, коричневая, зеленая, загибающаяся вверх, к плоскому оловянному небу.

Прекрасный вид. Найдет, чем порадовать и художника, и тирана. Сейчас им любуются часовые — не с террасы, с башен. А хозяин города и всей округи может пить вино в небольшом зале, чьей крышей служит терраса, смотреть, как течет вода по синеватым оконным стеклам, слушать почту и в который раз мысленно примерять на себя этот замок с его толстыми стенами и — теперь — отлично продуманной системой орудийных площадок, эти улицы с узелками мелких площадей, угловатый каменный пояс, внешний вал… и оставаться довольным.

Разноцветная суета свиты, гостей, послов, художников и поэтов тоже вполне уютна и вписывается в дождливый день, словно сам замок — в окружающий город. Медовое, охристое, красное одеяние и длинный чуткий красный же нос придворного философа, вынюхивающего обед и почтение, повторяют оттенки крыш и стен снаружи. Хмуро-стальной в окалинно-синем бархате комендант крепости ждет своей очереди докладывать и сливается со светом, синевой, водой. В Имоле зима.

В Имоле будний день. Посланник из Ромы, от Его Святейшества, прибыл не раньше и не позже, чем ожидали, и не привез тайных писем, лишь несколько пергаментов тончайшей выделки, с роскошными алыми кистями, влепленными в воск печатей. Из почтения к наместнику Святого Петра эти прочитают последними. Там — ничего нового, известия, которые успели раньше прискакать с гонцами или прилететь на крыльях почтовых голубей. Своевременные известия. Своевременность пронизывает залу — багровый жар угля уместно соразмерен ненастному дню, теплое вино с пряностями «на аурелианский манер» осмысленно совпадает с долгим, долгим чтением, пестрота и рябь шепотков, дыханий, усмешек — под стать зимнему затишью. Значит, быть беде или пожару.

Здесь, сейчас рождается очень интересная весна. Совсем недавно казалось, что прошлый год закончился для Чезаре Корво не так удачно, как хотелось бы: к зиме город Фаэнца все еще не сменил владельца, остался в руках, как любит подчеркнуть Его Святейшество «тиранов, воров и узурпаторов» Манфреди. Его Сиятельство герцог Беневентский не говорит о Манфреди ничего дурного — зачем ругать того, кого уже и так держишь в осаде? Но ни осада, ни блокада не давали особых плодов… до сих пор.

Там, где бессильны копья и пушки, побеждают золото, хитрость и умение использовать чужие предрассудки. Вот сейчас настанет очередь отцовского посланника, и тот прочтет — Джованни Бентивольо устрашился гнева Господня и покорился воле Церкви Христовой, выраженной устами смиренного наместника Его, и отрешился от мятежного и непокорного внука, а во искупление своих прошлых прегрешений… Искупление придется очень кстати, и в первые же дни весны заново снаряженная армия Корво восстановит кольцо осады.

А вот у самой Фаэнцы сил будет много меньше. Тоже на армию. На болонские войска Бентивольо, которые уйдут. Не потому, что Бентивольо испугался ада… если бы он всерьез